
Эмилия писал(а):Записки институтки первый раз издали голу в 90.
Эмилия писал(а):Zyablik, еще надо Сетона-Томпсона. Тоже для 8 лет хорошо, и классические переводы неплохие.
Эмилия писал(а):Сын, конечно, нет. Это девочкино:)
Но девочке хоть пару книжек Чарской надо. Это такие... умилительно добрые слезки.
Zyablik, еще надо Сетона-Томпсона. Тоже для 8 лет хорошо, и классические переводы неплохие.
Эмилия писал(а):Сын, конечно, нет. Это девочкино:)
Но девочке хоть пару книжек Чарской надо. Это такие... умилительно добрые слезки.
Тигра писал(а):Чарская у меня не прошла бы вообще. Такие слёзки точно не мои.
Эмилия писал(а):Сын, конечно, нет. Это девочкино:)
Но девочке хоть пару книжек Чарской надо. Это такие... умилительно добрые слезки.
Zyablik, еще надо Сетона-Томпсона. Тоже для 8 лет хорошо, и классические переводы неплохие.
ne znatok писал(а):Чарскую никогда не читала, верю Чуковскому.
Чарская — институтка. Она и стихами и прозой любит воспевать институт, десятки книг посвящает институту и все-таки ни разу не заметила, что, по ее же рассказам, институт есть гнездилище мерзости, застенок для калечения детской души; подробно рисуя все ужасы этого мрачного, места, она ни на миг не усомнилась, что рассказывает умилительно трогательное; пишет сатиры и считает их одами.
volopo писал(а):Но язык-то все равно тошнотворный.
Я не исследователь и не историк детской литературы. Я взял наугад, не выбирая, несколько десятков старых книг, чтобы проверить самого себя, проверить свою память.
"Красота и ясность слога". Это выражение несколько старомодное. Но мы все понимаем, что оно значит. Красота и ясность слога - это хороший, чистый, живой язык.
Но вот я выписал почти первые попавшиеся на глаза строчки из наиболее известных детских книг, беллетристических и научно-популярных, из самых великолепных подарочных книг того времени.
"Сердце калмыка исходит от злости..."
"Я пришлю тебе мой подарок, Бэла, - обратился отец к затуманившейся на минуту свояченице..."
"Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была или просто родовитая гордость..."
Автора этих строк, вероятно, узнали многие. Как не узнать лирическую, романтическую, вальсирующую Лидию Чарскую.
Может быть, ей даже простительны ошибки грамматики и стиля. Она так торопится, ей так много надо рассказать про битвы русских с кабардинцами, про отцовское проклятие, про бегство непонятой дочери, про коварство цыган, про единицу за поведение, что у нее нет времени остановиться и подумать о том, что, собственно, значит "затуманившаяся свояченица" или "родовитая гордость" и как это "исходит от злости" сердце калмыка.
В 1923 году при "Ленинградской Правде" начал выходить журнал для ребят младшего возраста. <...>
Еще живы были и даже не успели состариться многочисленные сотрудники прежних детских журналов - беллетристы во главе с весьма популярной поставщицей истерично-сентиментальных институтских повестей Лидией Чарской, и всякого рода ремесленники-компиляторы, занимавшиеся популяризацией науки и техники <...>
Помню, я как-то предложил мечтательно-печальной и, в сущности, простодушной Лидии Чарской, очень нуждавшейся в те времена в заработке, попытаться написать рассказ из более близкого нам быта. Но, прочитав ее новый рассказ "Пров-рыболов", подписанный настоящей фамилией писательницы - "Л. Иванова", - я убедился, что и в этом новом рассказе "сквозит" прежняя Лидия Чарская, автор популярной когда-то "Княжны Джавахи".
- Маршак говорит, что я сквожу! - горестно и кокетливо говорила Лидия Алексеевна своим знакомым, уходя из редакции.
Леонид Пантелеев:
Среди многих умолчаний, которые лежат на моей совести, должен назвать Лидию Чарскую, моё горячее детское увлечение этой писательницей. <...> А год-два спустя ворвалась в мою жизнь Чарская. Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал её книги, отголосок этого упоения до сих пор живёт во мне — где-то там, где таятся у нас самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны.
Прошло не так уж много лет, меньше десяти, пожалуй, и вдруг я узнаю, что Чарская — это очень плохо, что это нечто непристойное, эталон пошлости, безвкусицы, дурного тона. Поверить всему этому было нелегко, но вокруг так настойчиво и беспощадно бранили автора «Княжны Джавахи», так часто слышались грозные слова о борьбе с традициями Чарской — и произносил эти слова не кто-нибудь, а мои уважаемые учителя и наставники Маршак и Чуковский, что в один несчастный день я, будучи уже автором двух или трёх книг для детей, раздобыл через знакомых школьниц роман Л.Чарской и сел его перечитывать.
Можно ли назвать разочарованием то, что со мной случилось? Нет, это слово здесь неуместно. Я просто не узнал Чарскую, не поверил, что это она, — так разительно несхоже было то, что я теперь читал, с теми шорохами и сладкими снами, которые сохранила моя память, с тем особым миром, который называется Чарская, который и сегодня ещё трепетно живёт во мне.
Это не просто громкие слова, это истинная правда. Та Чарская очень много для меня значит. Достаточно сказать, что Кавказ, например, его романтику, его небо и горы, его гортанные голоса, всю прелесть его я узнал и полюбил именно по Чарской, задолго до того, как он открылся мне в стихах Пушкина и Лермонтова.
И вот я читаю эти ужасные, неуклюжие и тяжёлые слова, эти оскорбительно не по-русски сколоченные фразы и недоумеваю: неужели таким же языком написаны и «Княжна Джаваха», и «Мой первый товарищ», и «Газават», и «Щелчок» и «Вторая Нина»?..
Убеждаться в этом я не захотел, перечитывать другие романы Л.Чарской не стал. Так и живут со мной и во мне две Чарские: одна та, которую я читал и любил до 1917 года, и другая — о которую вдруг так неприятно споткнулся где-то в начале тридцатых. Может быть, мне стоило сделать попытку понять: в чём же дело? Но, откровенно говоря, не хочется проделывать эту операцию на собственном сердце. Пусть уж кто-нибудь другой попробует разобраться в этом феномене. А я свидетельствую: любил, люблю, благодарен за всё, что она мне дала как человеку и, следовательно, как писателю тоже (из статьи «Как я стал детским писателем»).
------------------------------
Борис Васильев:
Если Григорий Петрович Данилевский впервые представил мне историю не как перечень дат, а как цепь деяний давно почивших людей, то другой русский писатель сумел превратить этих мертвецов в живых, понятных и близких мне моих соотечественников. Имя этого писателя некогда знали дети всей читающей России, а ныне оно прочно забыто, и если когда и поминается, то непременно с оттенком насмешливого пренебрежения. Я говорю о Лидии Алексеевне Чарской, чьи исторические повести — при всей их наивности! — не только излагали популярно русскую историю, но и учили восторгаться ею. А восторг перед историей родной страны есть эмоциональное выражение любви к ней. И первые уроки этой любви я получил из «Грозной дружины», «Дикаря», «Княжны Джавахи» и других повестей детской писательницы Лидии Чарской.
Хелена писал(а):Знаешь, а, например, "Динку" я до сих пор люблю, хотя она не шедевр, конечно, с точки зрения взрослого человека.
Сергей писал(а):>>>>Тигра: Я очень любила Сетон-Томпсона*. Но, наверное, чуток рановато
Да не чуток, а весьма. У СТ рассказы не про зверушек, которых можно погладить и пожалеть, а его звериные герои реально бьются за жизнь, свою и своего потомства, и побеждают, и выживают, и продолжаются. Эта книга для того возраста, когда авторитет родителей становится не абсолютным, когда "на жизнь засматривались мы уже самостоятельно", т. е. лет в 12 самое раннее. "Рассказы о животных" -- это вообще серьёзнейшая книга, и она не для всех.
zyablik писал(а):. В прошлом году успели три месяца: фантастика, детектив и приключения.
Хелена писал(а):А будет ли им интересно о подростках прежних времен?
Вернуться в Литературный уголок
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 6