"В связи с кончиной Надежды Аллилуевой тридцать три писателя написали сочувственное письмо Сталину, которое было опубликовано 17 ноября 1932 года в «Литературной газете». Далее Э. Герштейн пишет: «Пастернак это письмо не подписал, а приложил отдельную записку со следующим текстом: “Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине, как художник - впервые. Утром прочел известье. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел”. И уже 18 ноября в “Правде” было помещено письмо Сталина в редакцию “Литературной газеты” с общей благодарностью. 1 ноября 1936 года в “Известиях” был опубликован стихотворный цикл Бориса Пастернака, посвященный Сталину».
Что за всем этим стояло в действительности? Вопрос сложный, но любая сложность не отменяет принципиальности позиции. В любом случае знание этой стороны реальности необходимо вовсе не для того, чтобы утверждать уже прямо противоположный миф, а для того, чтобы диалектически подойти к сложнейшим противоречим советской реальности.
...
Говоря о трагедии конкретного художника, всякий раз надо стараться понять (познать) ее конкретную меру, ибо через нее проговаривается не только художник, но сама эпоха. Но такой подход - слишком тяжелая ноша, чтобы не соблазниться мифом, в котором все сходится, противоречий нет, эмоционально удобно. Но если это годится для идеологов культа, то настоящий художник всегда протестует против мифотворчества."
(Л.А. Булавка-Бузгалина, внештатный главный научный сотрудник Центра изучения социокультурных изменений Института философии РАН, доктор философских наук, "Художник и власть: по ту сторону стереотипов // Коллективная монография «Культура. Власть. Социализм. Противоречия и вызовы культурных практик СССР. Луначарский и не только». М., 2013.)
http://rgho.st/7wRW7zDNZ
Но если это годится для идеологов культа, то настоящий художник всегда протестует против мифотворчества.
Нормальный протестует, а "настоящий", видимо, не всегда.adada писал(а):...нормальный художник протестует против иномифотворчества, чтобы расчистить пространство для собственного, для персональных выставок своих "кирпичей". :)
<...> 1 ноября 1936 года в “Известиях” был опубликован стихотворный цикл Бориса Пастернака, посвященный Сталину».
Что за всем этим стояло в действительности? Вопрос сложный, но любая сложность не отменяет принципиальности позиции. В любом случае знание этой стороны реальности необходимо вовсе не для того, чтобы утверждать уже прямо противоположный миф...
"Иосиф Виссарионович отметил также прогрессивную роль опричнины, сказав, что руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником, героически павшим в борьбе с Ливонией.
Коснувшись ошибок Ивана Грозного, Иосиф Виссарионович отметил, что одна из его ошибок состояла в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами, — если бы он это сделал, то на Руси не было бы Смутного времени… И затем Иосиф Виссарионович с юмором добавил, что «тут Ивану помешал бог»: Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает «грех», тогда как ему нужно было действовать еще решительнее!"
...
Мысль Сталина в общем понятна. Она состоит в том, что он, Сталин, не чета Ивану Грозному. Он замаливать «грех» не станет. И рефлектировать по таким пустякам не будет.
mirage писал(а):К вопросу о том, что такое искусство и что такое диссидентство.
У Кушнера, написавшего "Времена не выбирают, в них живут и умирают", есть интересное эссе.
Называется оно так: «Это не литературный факт, а самоубийство».
http://www.folioverso.ru/misly/8/kushner01.htm
Вот отрывок:
"Выслушав антисталинское стихотворение (речь идёт о "Мы живём под собою не чуя страны..."- моё), Пастернак сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому».
Согласиться с Пастернаком, что эти стихи не имеют отношения к литературе, — можно; согласиться, что не имеют отношения к поэзии — нельзя. Разумеется, это не литература, это — великие стихи. Не писать их? Не написать, наверное, было невозможно. Не читать тоже было невозможно: для того и были написаны, чтобы читать. Но читать, действительно, такие стихи нельзя".
И еще один отрывок уже о немного о другом. О страхе и о гипнозе.Нет ничего проще, чем смяться над поведением людей, живущих в застенке. Но ведь точно так же можно, весело ужасаясь, рассказать о мандельштамовских стихах, например, таких: «И я хочу благодарить холмы, Что эту кость и эту кисть развили: Он родился в горах и горечь знал тюрьмы. Хочу его назвать — не Сталин, — Джугашвили…» А еще вспомнить «Горийскую симфонию» Заболоцкого или ахматовский цикл «Слава миру» (Впрочем, Пастернак в письме к Нине Табидзе высказывал радость по поводу этой «литературной сенсации». Относться к таким высказываниям следует крайне осторожно: не исключено, что они пишутся с расчетом на перлюстрацию писем). Булгаковскую пьесу о Сталине…
Избежать этой темы посчастливилось не многим. (Ведь даже Бухарин в сентябре 1936-го, в ожидании ареста, обратился к стихам, написал «Поэму о Сталине» и переслал ее вождю). Посмотрел бы я на нас, как бы мы вели себя и что писали, живи в 1936 году.
Хорошо родиться в 1936 году, в разгар бесчеловечной эпохи: к твоей молодости она пойдет на спад. А страшное знание о тектонических сдвигах и разломах истории останется при тебе: будет с чем сравнивать другое время — и можно не впадать в отчаяние по неприятным, но не гибельным, по сравнению с прошлыми ужасами, пустякам. Нечто подобное выпало на долю Тацита, не заставшего ни Тиберия, ни Калигулы; детство его прошло при полубезумном Нероне, но дальше были и Веспасиан, и Тит, и другие более или менее сносные императоры, если не считать Домициана.
Но есть еще один аспект у этой трагической темы. Если бы только страх заставлял писать хвалебные стихи! Или если бы речь шла только о гипнозе власти — самом сильном из всех видов гипноза. «Он всё мне чудится в шинели, в картузе На чудной площади с счастливыми глазами» — писал Мандельштам. О том, как заворожённо смотрели на Сталина Пастернак и К.Чуковский, можно судить по кадрам кинохроники, где они сняты 22 апреля 1936 года на съезде комсомола. «…Ангел Рафаэля так созерцает Божество» — сказано у Пушкина. В своем дневнике Чуковский в тот же день записал: «Видеть его, просто видеть — для всех нас было счастьем… Каждый жест его воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства… Пастернак шептал мне все время восторженные слова… Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью».
Самый сильный гипноз? Нет, есть еще один его вид — и противостоять ему было воистину невозможно (те, кому все-таки это удалось, уехали из советской России еще в ленинскую пору): не устояли ни Блок, ни Андрей Белый, ни Хлебников, ни Маяковский, ни Бабель, ни Зощенко, ни Тынянов, ни Шкловский… Я говорю о гипнозе революции, революционных идей, завороживших русское общество еще с радищевских времен. И конечно же, мы ничего не поймем, если мерками сегодняшнего дня станем измерять первую половину ХХ века.
ne znatok писал(а):Так какой миф является прямо противоположным? Что обожал и восхищался, или что боялся?
ne znatok писал(а):"Выслушав антисталинское стихотворение (речь идёт о "Мы живём под собою не чуя страны..."- моё), Пастернак сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому».
Я б несколько гремучих линий взял,
Все моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему,— вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его — не Сталин,— Джугашвили!
Осип Мандельштам
Крапива писал(а):Какая тема интересная, только сейчас прочла.
Спасибо, tpek.
"И наконец, как жестоки все художники: они стремятся к тому, чтобы их переживания получили власть над другими, а их страдания стали бы нашими страданиями. И уж подавно жестокостью отличаются проповедники покаяния, испытывающие демонические уколы и соблазны от сознания того, что открыто презирают большую власть, что могут привести как самых могущественных, так и самых ничтожных людей к самоуничижению и воздержанию, —в этом ни с чем не сравнимая жестокость гордости! Иными словами, люди испытывают большое наслаждение от жестокости: это самое обычное из всех удовольствий, как бы ни клеймили «жестокого человека»!"
(Ницше, Фридрих. Полное собрание сочинений: В 13 томах / Ин-т философии.— М.: Культурная революция, 2005- Т. 9: Черновики и наброски 1880-1882 гг. - 2013.)
Из записей П. Н. Лукницкого (ее тогдашнего конфидента — отчасти литературного секретаря, отчасти, по-видимому, любовника и стукача):
17.07.1925 <…> Шли по Фонтанке. АА сказала, что читает Ключевского... [Он о]чень хорошо излагает. <…> Полет мысли, талант большой, громадные знания... <…> АА восхищается Иваном Грозным — так гениально управлял государством, такую мощь создал и умел давать ее чувствовать, так организовал и т. д. Приводила примеры из истории царствования Ивана Грозного...[5]
Поразительно! В свое время я каким-то образом пропустил это место, хотя оно как нельзя лучше пригодилось бы в моей работе над жизнетворческим портретом ААА в качестве своего рода Сталина в юбке.
И любопытно, как ей удалось вычитать такое из истории Ключевского, который дает Ивану взвешенную, но в целом негативную оценку, отмечая его ученость и литературный дар, но никакой эффективности за его менеджерством не признавая?!
Самый сильный гипноз? Нет, есть еще один его вид — и противостоять ему было воистину невозможно (те, кому все-таки это удалось, уехали из советской России еще в ленинскую пору): не устояли ни Блок, ни Андрей Белый, ни Хлебников, ни Маяковский, ни Бабель, ни Зощенко, ни Тынянов, ни Шкловский… Я говорю о гипнозе революции, революционных идей, завороживших русское общество еще с радищевских времен.
Хелена писал(а):Крапива писал(а):Какая тема интересная, только сейчас прочла.
Спасибо, tpek.
Почему не ne znatok?
Люди, обладавшие голосом, подвергались самой гнусной из всех пыток: у них вырывали язык, а обрубком приказывали славить властелина. Инстинкт жизни необорим, и он толкал людей на эту форму самоуничтожения, лишь бы продлить физическое существование. Уцелевшие оказались такими же мертвецами, как и погибшие. Перечислять их имена не стоит, но из действовавших в те годы поколений не сохранилось даже свидетелей и очевидцев. Запутавшиеся, они все равно не распутаются и ничего не скажут обрубками своих языков. А среди них было много таких, что в иных условиях нашли бы свой путь и свои слова.
«Ода» все же была написана, но своего назначения не выполнила и О. М. не спасла. В последний момент О. М. все же сделал то, что от него требовали, — сочинил славословие. Быть может, именно поэтому меня не уничтожили, хотя сгоряча пробовали. Обычно вдовам все же зачитывалось, если муж выполнял «заказ», даже если этот заказ не принимался. И О. М. это знал. А я спасла стихи, иначе они сохранились бы только в диких бродячих списках 37 года.
Чтобы понять до конца моление о чаше, надо знать, до чего невыносимо медленное и постепенное приближение гибели. Ждать «свинцовой горошины» гораздо труднее, чем упасть скошенным на землю. Мы ждали конца весь последний воронежский год, а потом еще один год скитаний в Подмосковье.
Чтобы написать такую «Оду», надо настроиться, как инструмент, сознательно поддаться общему гипнозу и заворожить себя словами литургии, которая заглушала в наши дни все человеческие голоса. Поэт иначе ничего не сочинит готового умения у него нет. Начало 37 года прошло у О. М. в диком эксперименте над самим собой. Взвинчивая и настраивая себя для «Оды», он сам разрушал свою психику. «Теперь я понимаю, — сказал он Анне Андреевне, — это была болезнь».
«Почему, когда я думаю о нем, передо мной все головы — бугры голов? Что он делает с этими головами?» — говорил мне О. М.
Уезжая из Воронежа, О. М. просил Наташу уничтожить «Оду». Многие советовали мне скрыть ее, будто ничего подобного никогда не было. Но я этого не делаю, потому что правда была бы неполной: двойное бытие — абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал. Только другие сочиняли эти оды в своих квартирах и дачах и получали за них награды. Только О. М. сделал это с веревкой на шее... Ахматова — когда веревку стягивали на шее у ее сына. Кто осудит их за эти стихи?!.
ne znatok писал(а):Оссподи, да какая разница! РАда, что Вам нравится ветка.
Лана Балашина писал(а):...двойное бытие — абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал. Только другие сочиняли эти оды в своих квартирах и дачах и получали за них награды. Только О. М. сделал это с веревкой на шее...
Про свободу
Стихи, как всякое творчество, приучают к свободе. Но для личного ощущения свободы вовсе не обязательно быть поэтом. В интеллигентных компаниях за столом шли свободные разговоры, о стукачах никто не думал, хотя они, наверное, были. Да, нам определенно повезло. Иногда я с ужасом думаю о том, как бы я жил, что бы писал, родись я лет на 20-30 раньше. Никак не могу за себя поручиться. Вынужденные "сталинские" стихи Пастернака или Мандельштама, огорчающие нас,— лучшее средство от гордыни и самоуверенности. И в 1987 году, осознав это, я написал:
Сказал один чудак, и я скажу опять,
Смутясь, по-дружески, по-свойски, по-соседски,
Что никогда не надо осуждать
Людей, особенно советских...
Эту жалость, это понимание исторических тисков, в которые может угодить человек, прекрасно знал, например, Зощенко. Знал и умел сказать об этом не только с грустью, но и с юмором: "Я всегда сочувствовал центральным убеждениям: нэп так нэп, вам видней".
Лана Балашина писал(а):Уезжая из Воронежа, О. М. просил Наташу уничтожить «Оду». Многие советовали мне скрыть ее, будто ничего подобного никогда не было. Но я этого не делаю, потому что правда была бы неполной: двойное бытие — абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал. Только другие сочиняли эти оды в своих квартирах и дачах и получали за них награды. Только О. М. сделал это с веревкой на шее... Ахматова — когда веревку стягивали на шее у ее сына. Кто осудит их за эти стихи?!.
Вынужденные "сталинские" стихи Пастернака или Мандельштама, огорчающие нас,— лучшее средство от гордыни и самоуверенности. ]
Лана Балашина писал(а):Он- осуждает, а мы не имеем права.
Крапива писал(а):ne znatok писал(а):Оссподи, да какая разница! РАда, что Вам нравится ветка.
Ничего, Хелена правильно меня упрекнула (с улыбкой).
ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ЛЕНИНГРАДСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ССП СССР 15 ИЮНЯ 1954 г.
М.М. Зощенко. В тот злополучный вечер с англичанами, о котором идет речь, даже слова не было сказано о постановлении. Речь шла только о критике Жданова. Именно этот вопрос задали английские студенты. Они спросили меня так: «Ваше личное отношение к докладу Жданова?» На любой вопрос я готовился ответить им шуткой. Но в докладе, в котором было сказано, что я подонок-хулиган, было сказано, что я несоветский писатель, что с двадцатых годов я глумился над советскими людьми!
Я не мог отвечать шуткой на этот вопрос, и я ответил серьезно — так, как думаю. Да, я в точности помню мои слова, произнесенные английским студентам. Вот фраза за фразой начало моего ответа, который можно сверить по стенограмме: я не согласился с докладом и об этом написал товарищу Сталину; я не согласился с докладом, потому что не согласился с критикой моих работ, сделанных в 20—30-х годах. Я писал не о советском обществе, которое тогда только что возникало, я писал о мещанах, о порождении прошлой жизни. Я сатирически изображал не советских людей, а мещан, которые веками создавались всем укладом прошлой жизни. Вот подлинное начало моего ответа.
Далее я сказал несколько общих фраз о сатире и закончил мой ответ так: сатира — сложное дело. Мне казалось, что я писал правильно, но, может быть, я ошибался. Но так или иначе — вот все мое литературное дарование и я полностью его отдаю Советскому государству, советскому народу.
Вот мой подлинный ответ студентам…
А что я мог ответить? Как я мог сказать? Анна Андреевна Ахматова сказала: «Я согласна». У нее были другие обвинения. Вероятно, я бы на ее месте так же бы ответил! А что я мог ответить, когда меня спрашивают — согласен ли я с тем, что я несоветский писатель, который глумился над советскими людьми, что я — пройдоха!
ne znatok писал(а):Лана Балашина писал(а):Он- осуждает, а мы не имеем права.
Kого я осуждаю? Я говорю, что Пастернак был заворожен, а М. нет.
Сергей писал(а):>>>>ne znatok: "Пастернак шептал... все время восторженные слова", а вот М. мне трудно представить в такой ситуации
Мандельштам отрёкся от веры иудейской из меркантильных соображений. А Пастернака можете представить в такой ситуации?
Сергей писал(а):>>>>ne znatok: Позиция Мандельштама мне милее, нежели позиция Пастернака, однозначно
Мандельштам нарушил первую заповедь, а Пастернак всего лишь отдал кесарю кесарево (хоть это и из христианства). И воздалось каждому по делам его.
Вернуться в Литературный уголок
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 26