Vera Andreeva писал(а): Потому что выдержка из романа остается выдержкой, как ты не тужься, и никогда не будет она самостоятельным произведением, а значит, и нельзя к ней подходить с мерками для малых форм.
Vera Andreeva писал(а):Помните, Марго, как один из комментаторов вашей сказки написал, что недостаток ее в том, что она слишком длинная. А ведь всего-то пара страниц… Ну тяжело людям читать долго. Устают они. Ничего не поделаешь.
Vera Andreeva писал(а):А вообще сейчас среди "сетевых" пользователей описана такая тенденция, которая называется "когнитивная лень".
Тигра писал(а):Но бывает проще: текст слишком длинен для ресурса, на котором представлен.
<...>
Или с удовольствием читаю роман, удобно устроившись в кресле или лежа в постели, но не могу читать его с монитора.
Vera Andreeva писал(а):Помните, Марго, как один из комментаторов вашей сказки написал, что недостаток ее в том, что она слишком длинная.
mirage писал(а):Vera Andreeva, из того, что Вы здесь публиковали, мне понравилось только одно Ваше стихотворение...
ne znatok сравнила его тогда со стихотворением Набокова о кинематографе...
Марго писал(а):Думаю, что и здешние критики могли бы поучаствовать в этом процессе — не все же критиковать.
mirage писал(а):Марго, Вы снова неверно истолковали мои слова, как и в случае с редакцией портала. Причем тот факт, что Тигра тогда поняла мои слова абсолютно верно, говорит о том, что проблема была не в качестве изложения.
mirage писал(а):Vera Andreeva, из того, что Вы здесь публиковали, мне понравилось только одно Ваше стихотворение.
mirage писал(а):А Набокова я упомянула, Марго, объясняя, почему я перепутала театр с кинематографом.
Vera Andreeva писал(а):... я обычно читаю большие (по объему) книги только по особой рекомендации (есть у меня в поле зрения пара-тройка людей, чьему мнению я беспрекословно доверяю)...
Vera Andreeva писал(а):Это когда человек не может долго удерживать внимание на чем-то одном, ему нужно постоянно переключаться. У людей с когнитивной ленью обычно не получается читать и воспринимать объемные тексты. Они их бросают, подчас даже когда им интересно, убегая на форум, в соцсеть, проверять эл. почту и т.п.
Vera Andreeva писал(а):
Тонет в ладонях, не сдержанный веками,
Взгляд мой, закинутый в омут, притушенный.
Каждая мысль – это пропасть заведомо,
Каждое слово – крик сердца задушенный.
Все, что хранила, теперь раскурочено,
Смято, изломано, вынуто, брошено
Под ноги ждущим откуда-то помощи…
Вот вам, берите же, мне теперь – грош цена.
Стало вам легче? Так чем не довольны вы?
Мало? – Берите, не жалко (не куплено)
Кровь вам не нравится? Что ж, она терпкая,
Много в ней жара и горечи скоплено…
Я не виню ни других, ни судьбу мою.
Время экспрессом умчит наше бывшее:
Что-то останется, что-то забудется,
Возненавидится буря остывшая.
Больше не мечутся души лохмотьями,
Каждый клочок сохраняется в целости.
В юности – отдано, прожито, пролито,
Даром получено – продано в зрелости.
Что же? Богаче вы стали, копильщики?
День за прилавком, а ночь – за бутылкою?
Завидно вам любоваться на нищего,
Все подарившего миру с улыбкою?
ne znatok писал(а):Это, пожалуй, самая лучшая строфа.
За Пушкина обиделся.Марго писал(а):Почему Григорьев-то,
Vera Andreeva писал(а):Вообще, человек становится поэтом, когда начинает глядеть на мир через призму сравнений, метафор и эпитетов, когда мир кажется сложной и красивой штукой, заслуживающей сложного и красивого описания.
Vera Andreeva писал(а):Вообще, человек становится поэтом, когда начинает глядеть на мир через призму сравнений, метафор и эпитетов, когда мир кажется сложной и красивой штукой, заслуживающей сложного и красивого описания.
Марго писал(а): начинаешь постоянно ощущать край пропасти, в которую "уж сколько их упало", и все окружающее становится намного ярче, и ловишь его всем, чем только тебе дано.
Тогда я почувствовал нежность мира, глубокую благость всего, что окружало меня, сладостную связь между мной и всем сущим,-- и понял, что радость, которую я искал в тебе, не только в тебе таится, а дышит вокруг меня повсюду, в пролетающих уличных звуках, в подоле смешно подтянутой юбки, в железном и нежном гудении ветра, в осенних тучах, набухающих дождем. Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение, подарок, не оцененный нами.
Впрочем, долго волноваться друзьям не пришлось – вместе с объявлением о скором отправлении поезда Москва-Одесса, в зале ожидания появился Булат Окуджава.
Обнимались все разом и попеременно. Потом заспешили в сторону платформы, сели в полупустой вагон и обнаружили, что все купе пустуют. Ничего удивительного: не сезон – ноябрь. Но раз предоставился такой случай, то почему бы и не прокатиться с комфортом? Так решили друзья и заняли одно из купе. Поезд тронулся, они, наконец, расселись на нижних полках и уже без суеты поглядели друг на друга.
Говоря откровенно, никому из них время не пошло на пользу. Может быть, чуть меньший след оно оставило на Володе, и то лишь благодаря густой шевелюре и особому, сохранившемуся с детства, озорному выражению лица. А вот в худощавом полысевшем человеке в больших очках не всякий бы узнал того романтического вида учителя с копной черных вьющихся волос, что ходил по коридорам калужской школы больше тридцати лет назад. Но зато именно таким, уже умудренным и убеленным жизнью, с глубокой морщиной на переносице, с задумчивым, все понимающим взглядом, вот уже много лет знала Булата Окуджаву вся страна.
Сам знаменитый бард тоже с трудом узнавал бывших школьников в этих степенных людях, сидящих перед ним. Впрочем, такой задачи и не стояло. Все эти недоуменные, постепенные узнавания – удел лишь самых первых минут встречи. К счастью, родство душ очень быстро замещает даже многолетние перерывы в общении. Когда так важна каждая секунда настоящего, прошлое отступает на второй план и перестает служить точкой отсчета.
Да и не так много времени, если разобраться, прошло с предыдущего юбилея школы, когда они собирались на квартире учителя Больгинова и по-очереди пели свои песни – то Окуджава, то Шейнис. Тогда получилось настоящее соревнование между двумя бардами. А вот разговора с глазу на глаз – не вышло. Слишком мало было времени и слишком много народу.
- Да, - вздохнул Булат, глядя на безнадежно пустой столик, – Дожили мы с вами. Раньше бы выставили закуску да водочку, а нынче будем коротать дорогу впроголодь.
- Это что, - подхватил Володя. – Я тут недавно поймал себя на мысли, как хорошо быть инвалидом. Это ж надо до такого докатиться! Получил на днях купоны на носки в магазине для инвалидов, сходил, отстоял очередь, отоварился… И что вы думаете? Радуюсь! Это как, вообще, называется? Раньше бы стыдно было и подумать, а теперь вот – радость в жизни, событие – покупка, понимаешь ли, носков.
- Ты, Вова, не переживай, - успокоил друга Исай. – Я могу их запросто у тебя перекупить. Носки мне пригодятся.
- Исай, ты сначала поинтересуйся, может, эти носки не парами продавались, а поштучно, - поддержал шутку Булат. - Там наверху начальники, поди, считают, что инвалиду и одного носка достаточно. На то он и инвалид.
Все рассмеялись. И тут же задумались – каждый о своем, но в сущности, об одном и том же. За окном проносились однообразные ноябрьские пейзажи: черные скелеты деревьев, поля, растворенные в туманной дали, покосившиеся заборы и избы редких деревень. Исай, глядя на все это, подумал, что в последнее время люди стали такими же мрачными и серыми, как этот затянувшийся ноябрь с его депрессивными пейзажами. Карточки на продукты, пустые прилавки, дефицит необходимых товаров – не лучшие поводы для веселья. Куда катилась страна, было непонятно. А что носки? Как были они всегда нужны, так и по сей день остаются, в этом смысле ничего не поменялось. Только вот раньше о них никто не думал – их просто покупали, а теперь думают все и постоянно, и некогда уже стало задуматься об ином.
- А ты, Исай, по-прежнему учительствуешь? – поинтересовался Булат, прервав размышления своих попутчиков.
Исай прогнал обрывки мыслей и ответил:
- На пенсию меня отправили, по состоянию здоровья.
- Вот как? – удивился Булат. – А что с тобой случилось? Ты болеешь?
- Болею, но это ничего. Все равно надо как-то выживать, сына на ноги ставить, да и вообще. Так что, куда уж без работы?
- Подожди, я этого не знал. И чем ты сейчас занимаешься? – спросил Володя.
- На самом деле, все тем же. Устроился в другую школу, замещаю там отсутствующих учителей. Короче говоря, график у меня скользящий. Когда вызывают – прихожу, учу детей литературе, физике, математике, немецкому – чему придется.
- Ничего себе, вот это охват! – удивился Булат.
- Да ничего особенного, я последние лет двадцать, пока работал завучем, только и делал, что всех замещал, так что привык, да и программу знаю. Время сейчас тяжелое, учителя болеют часто, и мои услуги востребованы, как никогда. Если бы еще и платили, - усмехнулся Исай, - было бы совсем хорошо.
- Это точно, - вздохнул Володя. – Учителям сейчас тяжелее всех.
Исай покачал головой:
- Пожалуй, что и так, но тяжело не только из-за дефицита и карточек… Хотя носки, и правда, не помешали бы, - он улыбнулся, взглянув на Володю. – Сашка, мой сын, грибы с ягодами на станции продает, опять же, хоть какие-то деньги, по крайней мере, летом и осенью… - Исай тяжело вздохнул. – А теперь вот зима на носу, и хоть лапу соси… Меня, кстати, приглашают иногда выступать в ресторанах. Развлекаю народ, у кого еще деньги остались. Так что на старости лет пробую и твой хлеб, Булат.
- Что ж? Добро пожаловать в наш полк, - рассмеялся Булат. - Ты человек талантливый, я твои песни слышал. Не грех будет, если и другие послушают. И совсем хорошо, если ты что-то заработаешь. Только хлеб этот, увы, нелегкий.
- Это уж точно. Да и чаще всего я пою то, что заказывают. Мои-то песни – кому они, собственно, нужны?
- А ты думаешь, мои сейчас кому-то очень нужны? – усмехнулся Булат. – Я в последнее время и сочиняю-то мало. Видимо, времена сейчас не музыкальные.
- А какие сейчас времена? – спросил Володя.
- Не знаю, телевизионные. Народ с утра до ночи телек смотрит, а свободное время в очередях проводит да карточками спекулирует. Какие уж тут могут быть песни? Может, конечно, Исай иначе думает? – Булат посмотрел на Шейниса.
- Почему же иначе? Народу, действительно, песни сейчас не очень интересны, особенно бардовские. Ведь бардовская песня – это разновидность поэзии, а кто во время чумы стихи пишет? Только юродивые, вроде нас с вами. А кто читает? Такие же точно. А у народа интересы попрактичнее будут.
- Вот именно, - согласился Булат. – В такое время и писать как будто бы стыдно, хотя и понимаешь сам, что это ложный стыд. Думаешь: вон, народу кушать нечего, а я тут песенками забавляюсь, и тут же вспоминаешь, что и самому кушать нечего… Какое уж тут искусство?
- Но Булат! – воскликнул Володя. – Ты прав как раз в том, что стыд ложный! Да, мы сейчас сидим по уши в дерьме. И искусство, вроде как, «не к столу»: контраст, понимаешь ли, с действительностью. Но, если задуматься – у нас что, есть выбор? Сидеть в дерьме или нет? Нет такого выбора. Зато есть другой выбор: сидеть покорно и понуро, или хотя бы думать об ином, мечтать, возноситься над реальностью, сочинять, в конце концов, другую реальность… Мне кажется, что так наше положение делается хоть немного менее унизительным. Разве нет?
- Володя, ты все верно говоришь, - согласился Булат. – Жаль только, из выгребной ямы возноситься во сто крат труднее, как-никак засасывает.
- С возрастом меняется отношение к творчеству, - поддержал Исай. - И даже не к самому творчеству, а к его raison d'être. Собственно, к тому, зачем мы вообще что-то сочиняем.
- А действительно, зачем? – неожиданно спросил Булат.
Судя по воцарившейся тишине, ответ на этот вопрос ни у кого не был готов. Первым нарушил молчание Исай:
- Мне кажется, в юности я писал меньше, чем сейчас. По двум причинам: во-первых, я еще мало знал, а во-вторых, впереди было еще очень много времени. Теперь все наоборот. Я сочиняю больше, но по тем же причинам: во-первых, я стал кое-что понимать и, главное, ценить это понимание, а, во-вторых, осталось совсем мало времени, чтобы все это записать.
- Да, годы подгоняют, - вздохнул Булат.
- А вы помните, как мы в институте готовились к сессиям? – весело спросил Исай. – В последнюю ночь перед экзаменом! А что, разве наша природа с тех пор изменилась? Нет. Только теперь вместо экзамена маячит впереди Страшный Суд, а может, и просто небытие. Вот мы и готовимся, торопясь успеть. С одним, правда, исключением – точная дата экзамена неизвестна, пересдача невозможна, и любая ночь может быть последней.
- Это уж точно! - с жаром подхватил Булат, – Я уже давно понял, что осознание собственной смертности – лучший стимулятор жизни, а тем более – творчества. Может, поэтому вторая половина жизни в чем-то продуктивнее первой?
- Разумеется, потому что все время думаешь – «только бы успеть» и уже догадываешься, что именно надо успевать, - подтвердил Володя.
- Да, и вот еще что, - продолжил Исай. – Когда человек умирает, с ним уходит целый мир. Вместе с нами гибнет наше неповторимое, уникальное восприятние этого мира. Выходит, любая смерть – это маленький апокалипсис. А если верить некоторым философским теориям, окружающий нас мир – это только то и есть, что мы видим и чувствуем. Иными словами, без зрителя у этого спектакля нет никакого смысла, и, более того, нет и самого спектакля.
- Исай, - задумчиво спросил Булат. – Ты помнишь наш разговор вечером у школы – много лет назад?
- Когда я был еще школьником, а ты учителем? Как же не помнить? Это был очень важный для меня разговор.
- Да что я сам тогда знал! – отмахнулся Булат. – Ты хотел узнать, как пишут стихи, помнишь?
- Разумеется, помню.
- Слушайте, а ведь у нас с вами прямо сейчас выводится тот самый raison d'être, о котором Исай говорил. Знаете, ребята, чем ближе “экзамен”, тем понятнее, что с нас будут там спрашивать. Тебе дана была жизнь? Да. И что сталось с каждым мгновением, что ты прожил? Смог ли ты его оценить, сохранить? Запечатлел ли ты тот уникальный мир, что лишь тебе одному был явлен? Или он ушел в небытие? Да, спектакля без зрителя не существует. Мы – его зрители, и мы же – актеры. Режиссер, к сожалению, невидим, беспристрастен и, главное, безучастен. Возможно, его и вовсе нет. И лишь от нас зависит, состоится этот спектакль в театре под названием Вечность, или нет.
- Я согласен с тобой, Булат, - отозвался Исай, - Может быть, творчество – это единственная возможность противопоставить что-то смерти, умиранию. И невозможно не не сочинять.
- Вот видишь, Исай, в итоге, ты сам пришел к тому, что хотел понять в юности. Пишем тогда, когда не можем не писать. Пишем о том, что поняли и пронесли через себя. Пишем для того, чтобы пережить свой апокалипсис.
Исай молчал. В его голове вдруг в темпе вальса закружились слова новой песни. Когда Булат встал и сообщил, что отправляется в тамбур на перекур, а Володя вызвался составить ему компанию, Исай лишь рассеянно кивнул.
Его попутчики вышли, а он снял с верхней полки гитару и принялся наигрывать новую песню.
Когда друзья вернулись в купе, Исай жестом пригласил их присесть а запел только что сочиненный “Оптимистический вальс”:
Ведь это же мы, старик,
Открыли закон простой:
О каждом восходе крик,
О каждом закате стон.
Чтобы кто-нибудь не забыл,
Откуда он был и есть –
О каждой былинке быль,
О каждой ветринке - весть!
О каждой былинке быль,
О каждой ветринке весть!
Покажется, счастья нет,
Нахлынет волной тоска –
Скорей о сосне сонет,
Скорей о росе рассказ!
Чтобы кто-нибудь не забыл,
Откуда он был и есть –
О каждой былинке быль,
О каждой ветринке - весть!
О каждой былинке быль,
О каждой ветринке весть!
Мы прожили МИГ не зря,
Был шелест крыла в ночи,
О жизни не петь нельзя,
Поэтому - не молчи!
Чтобы кто-нибудь не забыл,
Откуда он был и есть –
О каждой былинке быль,
О каждой ветринке - весть!
О каждой былинке быль,
О каждой ветринке весть!
Когда так важна каждая секунда настоящего, прошлое отступает на второй план и перестает служить точкой отсчета.
Марго писал(а):А вот это фразу отмечу отдельно:
Когда так важна каждая секунда настоящего, прошлое отступает на второй план и перестает служить точкой отсчета.
Это очень точно сказано.
Hermit писал(а):Родство душ сложилось именно в прошлом, по малейшим признакам из общения очень скоро подтверждается его сохранение, и потому именно объединившее их в прошлом родство, всё прошлое в целом, служит людям опорой для взаимопонимания в настоящем.
Брюгге… Удивительно, но многие мои друзья, побывавшие в разных городах Европы, спрашивают: «Брюгге… А где это?» Мол, что-то такое мы слыхали... А мне всегда хотелось побывать именно в Брюгге. В городе с брюзжаще-старинным названием, городе из романов Шарля де Костера, Александра Дюма и Жюльетты Бенцони, городе Карла Смелого и Маргариты Бургундской. В фильме «Залечь на дно в Брюгге» на вопрос, какое впечатление произвел на него этот город, герой отвечает: «Красиво, как в долбаной сказке».
Ощущение того, что ты попал в сказку, появляется сразу же, на берегу живописного озера Миннeватер, что переводится как «озеро любви». В его воде отражаются сказочные деревья и сказочные домики, а по озеру плавают сказочные белые лебеди, пользующиеся здесь особым покровительством. На клюве каждого из них выгравирована буква «В» и год рождения длинношеего красавца! Лебеди находятся на балансе у города с 1488 года, и городские власти обязаны о них заботиться – дань одной из местных легенд, которых здесь великое множество!
Еще несколько шагов – и вот ты уже не в сказке, а в старинном авантюрном романе, на узких средневековых улочках, вымощенных булыжником. Некогда столица Западной Фландрии, Брюгге давно уже утратил свое былое величие и былую славу. Населения здесь сегодня – 100 тысяч жителей, а в средние века было 200 тысяч – огромный город по тем временам! Говорят, что Брюгге несказанно повезло, – о нем забыли! И лишь по причине этой «забывчивости» город остался нетронутым: его не разрушали в многочисленных войнах, не бомбили, и он предстает перед нами практически в первозданном виде. Видимо, поэтому, как говорят, Брюгге – самый сохранившийся средневековый город. Во всяком случае, весь исторический центр Брюгге занесен в список Всемирного культурного наследия Юнеско.
Уму непостижимо! Здания 12 века, 13-го, 14-го… Дивные улочки, вымощенные булыжником. И каналы, каналы, каналы… Настоящая Северная Венеция… Город испещрен каналами, вдоль которых стоят пряничные игрушечные домики – маленькие, несказанно очаровательные. Каждый из них хочется рассматривать подольше. Но дальше – все такое же: древнее, невыразимо прекрасное.
Вот Бегинаж – Дом Бегинок, община вдов и одиноких женщин. Аккуратные белые домики расположены квадратом, внутри квадрата – нереально зеленая лужайка и высоченные тополя, растущие с наклоном в одну сторону – результат постоянных ветров. На окнах – шторки из настоящих бельгийских кружев. Говорят, что и по сей день в Доме Бегинок находят приют брошенные молодые женщины с детьми (правда, для мальчиков есть ограничение: не старше четырех лет).
Вот госпиталь Святого Иоанна – мрачное здание, вырастающее из воды, нависающее над одним из каналов. Вот старинная Церковь Богоматери, в которой хранится шедевр Микеланджело – беломраморная статуя «Мадонна с младенцем». Здесь же в склепах покоятся Карл Смелый, последний герцог Бургундии, и Мария Бургундская, его дочь.
Вот две изумительно красивые площади – Городская и Рыночная, связанные небольшой улочкой. На Городской площади – две достопримечательности. Вот идеально отреставрированное готическое здание Ратуши (отреставрированное, заметьте, а не восстановленное). Кружевной фасад Ратуши усеян многочисленными скульптурами графов Фландрии.
А вот знаменитая Базилика Святой Крови, где, по преданию, хранится несколько капель крови Спасителя, привезенных в начале XII века из крестового похода. На Рыночной площади - знаменитый Белфорд, башня-беффруа, символ города. С ее 83-метровой высоты открывается потрясающий вид на Брюгге – для тех, кто возьмет на себя труд героически преодолеть 366 ступенек. Куранты башни – тоже достопримечательность. 50 колоколов каждые пятнадцать минут играют разную мелодию – разную, ибо именно так в стародавние времена определяли время, по музыке!
По каналам отправляемся на экскурсию на кораблике. С воды город кажется еще более прекрасным, и ощущение того, что ты находишься внутри какой-нибудь сказки или средневековой легенды, только усиливается. А по улочкам Брюгге, как каких-нибудь 500-700 лет назад, одна за другой движутся кареты и повозки, запряженные лошадьми. Лошади в Брюгге необыкновенные: коренастые, крепкие, мохноногие тяжеловозы, умные, как собаки. Они ловко уворачиваются от туристов, которые, раскрыв рот, глазеют по сторонам, любуются местными достопримечательностями и заглядывают в витрины магазинов.
К слову, витрины в Брюгге такие же, как везде в Бельгии, но такие только в Бельгии: шоколад-кружева-гобелены-пиво. Но кружева самые лучшие, и гобелены самые знаменитые, и шоколад самый вкусный, а что уж там говорить о пиве, если его две с половиной тысячи сортов…
После прогулки по городу, совершенно счастливые, заваливаемся в крошечное кафе, чтобы отведать какое-то потрясающее бельгийское пиво, которое подают в каких-то невероятных колбах, а к пиву нам приносят целую кастрюлю невообразимо вкусных мидий, сваренных в вине, с разными соусами. Клянусь, ничего вкуснее мы не пробовали! Теперь я уверена, что то, что у нас в России продают под видом мидий, – это не совсем мидии. Или совсем не мидии…
Говорят, что ежегодное количество туристов, приезжающих в Брюгге, сопоставимо с Парижем и Лондоном (в пропорции к количеству жителей). И немудрено: Брюгге – это живая легенда, по-настоящему романтическое место, удивительно прекрасный город, в который непременно хочется вернуться…
Вернуться в Литературный уголок
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 4