И понять, кого это смирение спасло, а кого погубило.
...в одиннадцатом часу утра 14 апреля 1930 года, в Москве, в Лубянском проезде, прозвучал выстрел в комнате Владимира Маяковского. <...> За два с половиной месяца до рокового выстрела, 1 февраля 1930 года, в Москве, на Поварской улице, в писательском доме открылась выставка «Двадцать лет работы Маяковского». Поэт тщательно ее готовил и собрал уникальный материал, от плакатов «Окон РОСТа» до справок из департамента полиции. Фотографии, вырезки из газет и журналов с публикациями о творчестве поэта, о его произведениях, вечерах, встречах с читателями, постановках пьес, рукописи, заметки, – все было представлено ярко и наглядно – хотел отчитаться перед властью и народом за проделанную работу.
Ему очень хотелось услышать отзыв, ну и, разумеется, гром аплодисментов и оваций (а кто этого не хочет?). Были разосланы билеты: руководителям страны – Сталину, Молотову, Ворошилову, Кагановичу, ответственным сотрудникам Совнаркома и ВЦСПС, Наркомпроса, ЦК ВЛКСМ, ОГПУ, представителям Главискусства, Главреперткома (были такие органы), писательским организациям и персонально коллегам по перу. Среди последних значились: Фадеев, Юрий Олеша, Леонов, Сельвинский, Гладков, Безыменский, Светлов, Ляшко, Всеволод Иванов, Эрдман и многие другие.
Почти никто из приглашенных не пришел – ни члены ЦК и правительства, ни маститые писатели. Это было похоже на бойкот.
<...> Итак, выставка провалилась. Кого поэт хотел видеть, тот не пришел. Пришли, главным образом, рабфаковцы, комсомольцы, вузовцы. Как вспоминает Борис Ефимов: «Маяковский сидел один за столом президиума, положив руки на спинку пустых стульев. Я никогда не видел его таким мрачным…» Прождав несколько томительных минут, Маяковский сам открыл собственную выставку: "Я думаю, нам незачем больше ждать этих первачей. Я даже рад, что нет этих проплеванных эстетов, которым все равно, чей юбилей и кого приветствовать. Я рад, что здесь молодежь, что меня читаете выю". А далее Маяковский впервые прочитал свою новую поэму «Во весь голос»:
И мне агитпроп в зубах навяз,
И мне бы строчить романсы на вас –
Доходней оно и прелестней.
Но я себя смирял, становясь
На горло собственной песне…
А через 72 дня прозвучал выстрел.
<...> Мнение Ахматовой разделяли многие поэты и литературоведы: Маяковского сгубила ангажированность: «Я всю свою звонкую силу поэта/Тебе отдаю, атакующий класс». И к его ужасу (в конце своей жизни он начал это осознавать) – все, во что он верил – в «атакующий класс», в «очень правильную советскую власть» и так далее, – все это оказалось большим мифом. Не об этом ли говорит его последняя встреча с художником Юрием Анненковым в Ницце в 1929 году, когда на вопрос, а что он будет делать дальше, поэт ответил: «… Я уже перестал быть поэтом». И сквозь рыдания: «Теперь я… чиновник».
mirage писал(а):Я предлагаю в этой ветке собрать свидетельства того, как поэты или писатели наступали на горло собственной песне и сами признавались в этом.
maggie писал(а):...В чём я сомневаюсь, так это в том, что в то, "его" время, да и вообще, "строчить романсы на вас – Доходней оно и прелестней."
Я думаю, как раз наоборот...
mirage писал(а):И понять, кого это смирение спасло, а кого погубило.
И понять, кого это смирение спасло, а кого погубило.
... сын Гумилева и А.А. Ахматовой, был опять арестован, мать надеялась смягчить его участь. Для этого следовало написать образцовые советские стихи, что со стороны А.А. Ахматовой, никогда не шедшей ни на какие уступки и компромиссы, явилось бы едва ли не капитуляцией...
И Вождь орлиными очами
Увидел с высоты Кремля,
Как пышно залита лучами
Преображенная земля.
И с самой середины века,
Которому он имя дал,
Он видит сердце человека,
Что стало светлым, как кристалл.
Своих трудов, своих деяний
Он видит спелые плоды,
Громады величавых зданий,
Мосты, заводы и сады.
Свой дух вдохнул он в этот город,
Он отвратил от нас беду, —
Вот отчего он тверд и молод
Москвы необоримый дух.
И благодарного народа
Вождь слышит голос:
«Мы пришли
Сказать, – где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли!
КРЕСТ
Так долго лгала мне за картою карта,
Что я уж не мог опьяняться вином.
Холодные звезды тревожного марта
Бледнели одна за другой за окном.
В холодном безумьи, в тревожном азарте
Я чувствовал, будто игра эта – сон.
«Весь банк, – закричал, – покрываю я в карте!»
И карта убита, и я побежден.
Я вышел на воздух. Рассветные тени
Бродили так нежно по нежным снегам.
Не помню я сам, как я пал на колени,
Мой крест золотой прижимая к губам.
– Стать вольным и чистым, как звездное небо,
Твой посох принять, о Сестра Нищета,
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста!
Мгновенье… и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный,
И молча на карту поставил мой крест.
Н. Гумилев
1906
А мы не скатимся к упрощению? Не получится, что кто застрелился - того погубило, кто умер в своей постели - того спасло? Хотя можно и так.
mirage писал(а):...свидетельства того, как поэты или писатели наступали на горло собственной песне и сами признавались в этом.
Тигра писал(а):В чём смирял себя Некрасов?
ne znatok писал(а):... Выходит, что не искусство было виновато в день лиссабонского землетрясения. ...Стало быть, виновато было не искусство, а поэт, злоупотребивший искусство в ту минуту, когда было не до него. Он пел и плясал у гроба мертвеца...
СОНЕТ
Певцы прекрасного, туман сомнений мрачных
Для вас не затемнил кастальских вод хрусталь.
В струях поэзии холодных и прозрачных
Не скрыли вы заветную печаль.
Для вас крушений нет и нет огней маячных,
Утесы грозные пугают вас едва ль,
И вы с доверчивой улыбкой новобрачных
Глядите пред собой в заманчивую даль.
Картину знаю я: тюремный двор сырой...
Он кажется еще мрачней и неприютней
В холодном сумраке; вечернею порой
Присел в углу его певец беспечный с лютней,
И там, где мрак и смерть, и камень, и чугун,
Он сыплет золото своих певучих струн.
1889
О. Н. Чюмина
ПОЭТ И ПЕСНЬ
Не пой, певец, веселья песен,
К беспечной радости маня;
Твой дар пленительно чудесен,
Но для других, не для меня.
Твоих порывов беззаветных
Не в силах сердцем я понять,
В душе моей нет струн ответных,
Могущих песне в лад звучать.
Не пой, певец, и песнь печали;
Лишь на рассвете наших дней,
Пока страданий мы не знали -
Мы беззаботно внемлем ей.
Теперь, тоске безумной вторя,
Как ни рыдай твоя струна -
Но эта песнь любви и горя
Сильней душе моей слышна.
Не пой, певец, и песен счастья,
Счастливых мало меж людей;
Во дни душевного ненастья
Нам тяжелы друзей участье
И память прежних светлых дней.
Не пой любовь. Она - суровый
И жертвы жаждущий кумир,
Не роз венки - венец терновый
Она несет с собою в мир.
Не пой и песен примиренья
И не ряди в цветы обман,
Зови на подвиг возрожденья
Вслед за собою нас, баян.
И вновь развертывая крылья,
Свои оковы сокруша,
Пускай стряхнет позор бессилья
Освобожденная душа.
Не теша праздною игрою,
На лучший путь нас призови
Иль лучше сам, своей рукою
На лире струны оборви.
tpek писал(а):ne znatok писал(а):... Выходит, что не искусство было виновато в день лиссабонского землетрясения. ...Стало быть, виновато было не искусство, а поэт, злоупотребивший искусство в ту минуту, когда было не до него. Он пел и плясал у гроба мертвеца...
А Вы бы предпочли усугубить трагедию мрачными рифмами, мало напоминающими стихи?
.............
Высокая поэзия лишена глумления напрочь. Она не глумится, а спасает.. Даже если всего лишь воспевает щебет птиц.
tpek писал(а): А Вы бы предпочли усугубить трагедию мрачными рифмами, мало напоминающими стихи?
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил...
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил... 2 раза
.......................................
Наш враг над тобой не глумился...
Кругом тебя были свои...
Мы сами, родимый, закрыли
Орлиные очи твои. 2 раза
tpek писал(а):Высокая поэзия лишена глумления напрочь. Она не глумится, а спасает.. Даже если всего лишь воспевает щебет птиц.
"Болящий дух врачует песнопенье..."
zyablik писал(а): Десять из десяти любителей поэзии откроют для своего личного удовольствия томик Тютчева или Фета, а никак не Некрасова.
zyablik писал(а):...погибает, скажем, наперсток спирта, если его вылить в кружку воды. В. Солоухин.
аллопат Солоухин писал(а):Гомеопатия, гомеопатия, у меня к тебе антипатия!
... а никак не Некрасова.
ПОЭТУ
Любовь и Труд — под грудами развалин!
Куда ни глянь — предательство, вражда,
А ты молчишь — бездействен и печален,
И медленно сгораешь со стыда.
И небу шлешь укор за дар счастливый:
Зачем тебя венчало им оно,
Когда душе мечтательно-пугливой
Решимости бороться не дано?..
Тигра писал(а):Да где ж тут наступление на горло своей песне?! Это песня и есть!
.....
Где мой Россинант? Где мой картонный меч, где жестяные доспехи? Попрана честь великого поэта Некрасова, не могу не вступиться.
maggie писал(а):Я иногда встречаюсь с Некрасовым. Редко. Он наверное со школы на мне тяжёлый "хрестоматийный" отпечаток оставил. С "бурлаков", "женщин в русских селеньях", с "Кому на Руси"... И не проходила эта тягость ни с зайцами Мазая, ни с Морозом...
tpek писал(а):Тигра писал(а):В чём смирял себя Некрасов?
В угоду идеологии, следуя ее духу, писал откровенно слабые стихи. Творчество для него было орудием, а не самоцелью.
Вчера я бесстрашно сидел под грозою
И с мужеством буйным смотрел в небеса,
Не робостью кроткой - надменной мечтою,
Суровой отвагой горели глаза.
Я песнями вторил громам; надо мною
Губительных молний вилась полоса,
Но страх потерял все права над душою,
Меня не пугала вселенной гроза.
Зачем же сегодня я бури боюся,
Под кров одинокий бегу, тороплюся?..
Ах, жизни вчера не жалел я, как сна,
Отверженный (ею), царицею сердца, -
Сегодня же в (ней) я нашел одноверца,
"Люблю!" - мне сказала робея (она)...
maggie писал(а):Пожалуйста, не вините меня, что не нравится: ни "О, Волга, колыбель моя...", ни "женщины" с "Морозами". sorry...
tpek писал(а):В угоду идеологии, следуя ее духу, писал откровенно слабые стихи. Творчество для него было орудием, а не самоцелью.
zyablik писал(а):Вот и посвятил лиру народу своему... А какие стихи мог бы написать, если бы не наступал на горло собственной песне! Сколько шедевров недополучила наша литература... Мне кажется, таких "потерь" у нас только две: Некрасов и Маяковский (имея в виду величину таланта). ИМХО.
В характеристике начинающегося 1856 годом "второго периода журнальной деятельности" Некрасова говорится, между прочим, что "умственный и нравственный горизонт поэта значительно раздвинулся под влиянием того сильного движения, какое началось в обществе, и тех новых людей, которые окружили его".
Дело было не в расширении "умственного и нравственного горизонта поэта", а в том, что цензурные рамки несколько "раздвинулись" и "поэт" получил возможность писать кое о чем из того, о чем прежде нельзя было ему писать.-- Когда дошло и до крайнего своего предела расширение цензурных рамок, Некрасов постоянно говорил, что пишет меньше, нежели хочется ему; слагается в мыслях пьеса, но является соображение, что напечатать ее будет нельзя, и он подавляет мысли о ней; это тяжело, это требует времени; а пока они не подавлены, не возникают мысли о других пьесах; и когда они подавлены, чувствуется усталость, отвращение от деятельности, слишком узкой.
Я говорил ему: "если б у меня был поэтический талант, я делал бы не так, я писал бы и без возможности напечатать теперь ли, или хоть через десять лет; писал бы и оставлял бы у себя до поры, когда будет можно напечатать; хотя бы думал, что и не доживу до той поры, все равно: когда ж нибудь, хоть после моей смерти, было бы напечатано".-- Он отвечал, что его характер не таков, и потому он не может делать так; о чем он думает, что этого невозможно напечатать скоро, над тем он не может работать.-- Причина невозможности всегда была -- цензурная.
Он был одушевляем на работу желанием быть полезен русскому обществу; потому и нужна ему была для работы надежда, что произведение будет скоро напечатано; если бы он заботился о своей славе, то мог бы работать и с мыслью, что произведение будет напечатано лишь через двадцать, тридцать лет; право на славу заработано созданием пьесы; когда оно будет предъявлено, все равно; даже выгоднее для славы, если оно будет предъявлено через десятки лет: посмертные находки ценятся дороже даваемого поэтом при жизни. Но они служат только славе поэта, а не обществу, вопросы жизни которого уж не те, какие разъясняются посмертною находкою.
Итак, писать без надежды скоро увидеть произведение напечатанным Некрасов не имел влечения. Потому содержание его поэтических произведений сжималось или расширялось соответственно изменениям цензурных условий. Из того, что оно после Крымской войны стало шире прежнего, нимало не следует, что за три, за четыре года до начала ее "умственный и нравственный горизонт" его был менее широк.
Вернуться в Литературный уголок
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 19